Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3
— С вашего разрешения я прилягу, — сказал он.
— Почему не предупредили по телефону? Я бы не стал вас беспокоить. Отложим разговор.
— Нет-нет. Раз надо, значит, надо. Да и приятно мне, не скрою, беседовать с вами.
— Ну хорошо. Когда утомитесь, дайте знать. Вы помните, какие драгоценности были у Надежды Андреевны?
Голованов как ни старался, а скрыть волнения не смог.
— Помню.
— Мой вопрос встревожил вас?
— Неприятные воспоминания, Сергей Михайлович. Когда мы разошлись, Надя вернула мне все подарки, которые я сделал: часть драгоценностей и даже вечерние платья.
— Часть? А другую часть?
— Другую часть мы продали. Денег вечно не хватало. Мы жили на широкую ногу. Рестораны, поездки в Суздаль, Ростов, Таллинн, Ригу, на Балтику, на Черное море, встречи с друзьями. Их надо принять, к ним надо сходить. С пустыми руками не пойдешь. Деньги… Где их было взять? Потихонечку продавали вещички. Надя вернула, что осталось. Все лежало в моем чемодане. Когда обнаружил это, было поздно что-либо предпринимать, то есть возвращать. Надя ведь не хотела со мной разговаривать.
— У вас сохранились эти драгоценности?
— Нет, Сергей Михайлович. Жизнь свободного художника — вещь трудная. Все продал. Все — это сказано громко. Кольцо с бриллиантом в полтора карата, кольцо с изумрудом в два карата и золотой браслет с японскими искусственно выращенными жемчугами. Драгоценности по-настоящему те, что мы с Надей продали. Кольцо с бриллиантом чистой воды в два карата, кольцо с рубином в полтора карата, кольцо с изумрудом в два с половиной карата и небольшими бриллиантами вокруг, а также другие мелочи. Сейчас им цены не было бы. А тогда мы спустили их за бесценок. Красивая жизнь требует много денег.
— Сожалеете?
— Что вы?! Я ведь был счастлив.
— Драгоценности продавали через комиссионный магазин?
— Каюсь, через знакомых.
— У Надежды Андреевны были свои драгоценности?
— Цепочка, кольцо с аметистом и кольцо с дымчатым топазом. Даже по нынешним временам это нельзя назвать драгоценностями. Почему вы заинтересовались драгоценностями, Сергей Михайлович? Кто-нибудь насплетничал о моих драгоценностях или что-то пропало?
— Извините, Виталий Аверьянович, но я не могу ответить на ваш вопрос.
— Не извиняйтесь. Это я так спросил. О наших отношениях с Надей в театре долго сплетничали. Обо мне ходили самые невероятные слухи. Будто бы я был богат как Крез. Судачили не без оснований, конечно. Я одевал Надю так, что она своим видом вызывала у этих несчастных оборванцев черную зависть. Что актеры получают? Гроши. А хочется красивой жизни, красиво одеться. На них ведь больше обращают внимания, чем на нас с вами, Сергей Михайлович. Конечно, я был богат, но не как Крез. А, что об этом говорить?! Все в прошлом, и Нади нет. Вот я сказал, что в театре сплетничали, завидовали Наде. Все это так. Но Надю любили в коллективе. Вы вообще знаете театр?
— Театр — храм искусства.
— Для непосвященных. К вам кто-нибудь приходил из театра по собственному желанию, порыву души? Ах да, вы же не имеете права отвечать на подобные вопросы. Думаю, что не приходил. А могли бы прийти. Да, Надю в театре многие любили, несмотря на ее непростой характер. Уверен, что пришли бы и рассказали о зависти, о подсиживаниях, о многом, что подтвердило бы заявление этой дамы на похоронах. А возьмите сами похороны. Ни слова о том, что было смыслом жизни Нади. Все срежессировано. Ко мне приходил один мой приятель из театра, рассказал кое-что. Андронов собрал труппу, чтобы сообщить о смерти Нади. Почтили ее память вставанием и минутой молчания. Как будто все пристойно. Но Андронов в туманных выражениях дал понять, что Надя покончила с собой по причине личных мотивов и никто, мол, не должен мешать следствию. Кто осмелится в театре игнорировать рекомендации главного режиссера? Вот так Андронов сделал первый шаг, чтобы оградить себя и театр от смерти Нади. Он не допустит, чтобы на театр упала тень.
— Вы сказали «первый шаг». Значит, будет и второй?
— Думаю, будет. Они попытаются избавиться от Виктора.
— Рахманина?
— Рахманина, Сергей Михайлович, Рахманина. Они откажут ему под благовидным предлогом. Мне так думается.
— Кто — они?
— Андронов и Герд. Герд — это теневой кабинет Андронова.
— Они считают, что Рахманин довел Надежду Андреевну до самоубийства?
— Они, Сергей Михайлович, подозревают Виктора. Весь театр его уже подозревает.
— Почему?
— Вы полагаете, что подозревать — прерогатива прокуратуры и милиции? Не только вы, Сергей Михайлович, можете подозревать. Человеку вообще свойственно подозревать других, себя. Подозревать — значит сомневаться. Поэтому он анализирует, делает выводы, иногда правильные, иногда ошибочные.
— Скажите, Виталий Аверьянович, Надежда Андреевна вела дневник?
— Вела.
— Вы видели дневник?
— Ну конечно, раз я говорю, что вела. Я так полагаю, дневник пропал, раз вы спрашиваете о нем?
Вот тут мне ничего не оставалось, как подтвердить предположение Голованова.
— Надя вела дневник странным образом. Годами ничего не записывала. При мне она лишь один раз взяла его в руки, что-то записала и вырвала лист, разорвала на мелкие кусочки и отправила в унитаз. Что за тайны, спросил я. Она и призналась, что давно ведет дневник. Как я ни просил ее почитать мне что-нибудь, уговорить не удавалось. Мы оба посмеялись и на том о дневнике забыли.
— Как дневник выглядел?
— Обыкновенная школьная толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете.
— Вы утомились, Виталий Аверьянович?
— Да, немного.
— Все, ухожу.
Я был в прихожей, когда Голованов сказал:
— Сергей Михайлович, как вы думаете, этично будет, если я поставлю на могиле Нади памятник? Виктор, при его положении, вряд ли сможет это сделать. Анна Петровна тем более. Спрашиваю вас не как работника милиции, а симпатичного мне человека.
— Спасибо за добрые слова, Виталий Аверьянович. Но как работник милиции, я бы спросил вас: откуда у вас деньги?
— Осталось кое-что из прежней жизни. Думал, на черный день. Но чернее дня быть не может.
— Не знаю, что посоветовать. Есть же Виктор. Ему решать.
— Пожалуй. Преждевременно это. Когда лежишь один в четырех стенах, разные мысли лезут в голову. Наши желания порой опережают события.
…Я сидел в кабинете один. Хмелев ушел в буфет. Мне даже есть не хотелось. Я потерял нить расследования. Мысли о Рахманине, о кольце с деньгами, о дневнике бегали наперегонки.. Я не знал, за какой погнаться.
По привычке я стал листать перекидной календарь назад, проверяя, все ли записанное мной сделано. Я наткнулся на запись: «Бутылка. Экспертиза». Я позвонил в научно-технический отдел, почти уверенный, что услышу: «В картотеке не проходят». На том конце провода после стандартного «одну минутку», которая растянулась на три, девичий голос сказал:
— Имеются отпечатки Егора Ивановича Орлова, осужденного за грабеж…
…Материалы, которыми мы располагали на Орлова по кличке «Дуб», давали достаточно оснований подозревать его в убийстве или, по меньшей мере, в причастности к смерти Комиссаровой. Тридцатишестилетний Орлов, уроженец и воспитанник когда-то знаменитой среди московских уголовников Марьиной рощи, четырежды отбывал в колониях различные сроки наказания. Следы пребывания в квартире Комиссаровой, оставленные на бутылке из-под водки, говорили о том, что он находился там после гостей. Но почему, ограбив Комиссарову, он ограничился одним кольцом и двадцатью пятью рублями, я понять не мог.
— Ты, конечно, считаешь, что Орлов убил Комиссарову, — сказал Самарин.
— Да, Владимир Иванович.
— Дай вам власть, так вы все преступления списали бы за счет рецидивистов. А рецидивисты тоже люди, и закон требует одинакового отношения ко всем гражданам. Что ты предъявишь Орлову, кроме заключения дактилоскопической экспертизы, какие доказательства?
— Разве этого мало?
— Мало. Установлена связь Орлов — Комиссарова?
— Можно предположить, что Орлов приходил к Комиссаровой двадцать седьмого августа, то есть в день перед ее смертью, дважды. Первый раз в двадцать два тридцать. Но никто из свидетелей его не видел.
Самарии поморщился.
— На чем основывается это предположение?
— После того как мы получили заключение, были опрошены свидетели. Грач, Рахманин и Голованов вспомнили, что в двадцать два тридцать кто-то позвонил в квартиру. Комиссарова пошла открывать дверь. Вернулась она быстро. Никто не обратил внимания на этот звонок. Обычное дело — позвонила соседка, кто-то ошибся. Не придали звонку значения, и поэтому ни один свидетель не вспомнил о нем. Сейчас Рахманину кажется, что Комиссарова вернулась за стол растерянной.
— Почему четвертого свидетеля не опросили?
